Секуляризация монастырских хозяйств в национальных республиках Поволжья в 1917-1919 гг.

Секуляризация монастырских хозяйств, земель, угодий, ловель проводилась не только в России и не только в XX веке. Например, известно отторжение монастырских земель в Византийской империи в эпоху иконоборчества, поскольку императоры-иконоборцы были не только икономахами, но и монахоненавистниками, осуществлявшими секуляризационную политику в отношении монастырских угодий. В России ограничение роста монастырских землевладений отмечается еще при Иоанне Грозном, что зафиксировано в соответствующих решениях Стоглавого собора 1551 года. Этот процесс был связан с постепенным формированием российских сословий и необходимостью укрепления роли дворянства, для чего следовало изыскать значительные земельные поместья в центральных областях России. Одновременно государственная власть выстраивала свои взаимоотношения с Церковью по принципу византийской модели, в которой важная роль в церковных вопросах принадлежала императору, «епископу внешних дел» (по формуле императора Константина Великого). Секуляризационные процессы в нашем отечестве, только нарождающиеся при Иоанне IV, особо активно развивались при царе Алексее Михайловиче, создавшем известный Монастырский приказ, и Петре I, восстановившем упраздненный было в 1677 году Монастырский приказ (указ от 24 января 1701 г.). Вкупе с «Прибавлениями к Духовному регламенту», указ 1701 г. положил начало длительному и мучительному для Церкви периоду секуляризационных реформ в России, продолжавшихся вплоть до издания Екатериной II указа от 26 февраля 1764 года. В этот период особенно тяжелым для русских монастырей временем стало правление императрицы Анны Иоанновны (1730-1740), которая вместе с всесильными временщиками Бироном и Остерманом привела монастырские хозяйства в совершенное расстройство. Многие исследователи, в т.ч. Смолич, откровенно называли церковную политику времен Анны Иоанновны «гонениями» на Церковь и монашествующих. В результате т.н. «разборов монахов», проводимых Тайной канцелярией, многие монашествующие были казнены, расстрижены, сосланы на уральские и сибирские рудники, забриты в солдаты. Финалом секуляризационных реформ российских императоров и императриц явился указ 1764 года о церковных владениях, по которому все монастырские имения передавались государственной Коллегии экономии духовных имений, а монастыри делились на штатные и заштатные. Причем, большая часть заштатных монастырей была ликвидирована, в то время как административно-хозяйственная деятельность штатных обителей жестко регламентировалась. В результате секуляризационных реформ XVIII века количество монастырей снизилось с 1201 в 1700 г. до 387 монастырей в 1764 г.¹. Таким образом, численность монастырей за шестьдесят с небольшим лет снизилась более чем в три раза. Секуляризационные процессы не являлись особенностью только российской действительности. В западных странах, например, в католической Франции, и, особенно в протестантских государствах, где доминирующей религией был кальвинизм или лютеранство, секуляризация монастырских земель сопровождалась одновременной ликвидацией самих монастырей и монашества, как церковных институций. В Российской империи трагические последствия секуляризации XVIII века постепенно преодолевались на протяжении последующего XIX (начиная с правления императора Павла I) и в начале XX вв. К 1900 году численность монастырей возросла до 828, а к 1917 году до 1257².

Таким образом, секуляризация монастырских хозяйств в XX веке при Советской власти не являлась каким-то невиданным и прежде незнакомым Русской Церкви явлением. Вместе с тем, было бы заблуждением ставить рядом секуляризационные реформы российских императоров и секуляризацию монастырских хозяйств при Советской власти. Даже ругательные слова немонахолюбивого Петра I о русских иноках, которые — по мнению императора — «тунеядцы суть», объяснялись не только прагматическими соображениями, типа: «А что, говорят, молятся, то и все молятся… Что же прибыль обществу от сего?»³; но и указаниями на «образ жития монахов древних», «истинных». Только при Анне Иоанновне, ненавидевшей все русское и православное, секуляризация лишается всякой пристойной мотивации и своим бесстыдством обнаруживает один только материальный интерес светской власти. Но даже эти гонения на монашество при Анне Иоанновне имеют ряд важных идеологических отличий от разорения монастырей при Советской России.

Советская секуляризация имеет больше общего с процессами, имевшими место в протестантских странах, где институт монашества признавался ненужным, подлежащим упразднению, как якобы «человеконенавистнический». Но и здесь есть коренное различие в мотивации секуляризационных процессов в протестантских странах и в Советской России. Следует помнить, что лютеранство и кальвинизм рассматривали землевладения аббатств как результат злоупотреблений папства, римской курии и католических монашеских орденов, а сам институт монашества — как искажение первоначального жизнеутверждающего пафоса христианства времен апостолов. Т.е. в мотивации присутствовало стремление оздоровления христианства. Советская же власть, проводя секуляризацию монастырских хозяйств и возводя гонения на монашествующих, главной целью имела полное институционное уничтожение Церкви. В этом смысле секуляризация монастырских хозяйств, угодий, земель должна рассматриваться только как элемент общей идеологической программы Советской власти.

Январский декрет 1918 года об отделении Церкви от государства и школы от Церкви и последовавшие за ним циркуляры Наркомюста и других советских учреждений, создали законодательные предпосылки для секуляризации церковных и монастырских земель.

В Поволжье секуляризация монастырских земель имела много общего с подобными же процессами по всей стране. Характерной особенностью отчуждения монастырских хозяйств, земель, угодий, имущества в период с 1917 по 1919 гг. является прежде всего «явочный» характер отчуждения имущества, т.е. стихийность, неорганизованность секуляризационных мероприятий местных властей. Секуляризация в этот период больше похожа на грабеж, чем на осмысленную государственную политику, что было связано и с кадровой пестротой органов местной власти (состоявших преимущественно из малообразованных, а то и криминальных лиц), осуществлявших секуляризацию, с неуверенностью в том, что новая власть пришла «всерьез и надолго».

Второй особенностью секуляризации периода 1917-1919 гг. является участие в ней не одних только уполномоченных на изъятие монастырских земель и монастырской собственности лиц, но и крестьян близлежащих деревень и сел, а также т.н. деклассированного элемента — вооруженных бандитов, бежавших с фронта дезертиров. Такое было возможно именно из-за стихийности и неорганизованности секуляризационных процессов, проводимых советской властью. В общем-то, эта вторая особенность секуляризации в СССР делала ее не вполне отвечающей собственному названию. Дело в том, что секуляризация — есть отчуждение церковного имущества в пользу государства; грабеж же монастырского имущества местным населением не вполне отвечает характеристике самого понятия «секуляризация». Однако если учесть, что советской властью декларировался ее народный характер, то тогда мародерство и грабежи монастырей местным населением вполне могут составить особенность секуляризации в молодой Советской республике.

Третья особенность секуляризации проявилась уже в годы Гражданской войны, когда большевистская пропаганда классовой борьбы стала приносить свои плоды. Этой особенностью была жестокость, с которой стала осуществляться секуляризация: изгнание монашествующих из монастырей, расстрелы без суда и следствия (по т.н. «законам военного времени»), секуляризационные рейды карательных отрядов, когда отчуждение собственности происходило одновременно с физической ликвидацией монашествующих или, в лучшем случае, их арестом и т.д.

Однако были также особенности секуляризационных процессов, связанные с «национально-конфессиональным фактором» поволжского региона. В местностях с преобладающим (или компактно проживающим) языческим или исламским населением православные монастыри подвергались разорению крестьянами близлежащих, например, татарских или марийских деревень. Сказывалось многовековое противостояние Православия и других вероисповеданий. При этом отчуждение монастырского имущества и земель сопровождалось и физическим насилием, которому не препятствовала (и иногда даже поощряла) местная власть.

В качестве примера, выявляющего особенности секуляризационных процессов в Поволжье, можно привести историю отчуждения земель и имущества Покровской женской крещено-татарской общины Мамадышского уезда. 6 мая 1918 года в Казанский Епархиальный Совет поступил рапорт заведующей Покровской общины монахини Софии (Разумовской) и казначеи рясофорной послушницы Екатерины Боровицкой. Мы почти полностью процитируем этот потрясающий документ. «В июне месяце 1917 года, — писала монахиня София, — был захвачен весь покос (числившийся по книгам в количестве 10 десятин) татарами соседней деревни Каин-Илга; тому же обществу по их настойчивому требованию с нашего согласия отдано 7 десятин исполу под ржаное поле, 5 ноября того же года начались угрозы, что общину разгромят, вследствие чего 6 ноября ученицы двухклассной школы разъехались по домам и занятия прекратились. Ввиду угрожаемой опасности святые иконы и церковная утварь были нами увезены в церковь села Ныртов, другое же монастырское имущество в соседнюю русскую деревню Богдановку, все время находились в опасности, ожидая погрома, и так продолжалось до 14 ноября, с этого времени стало значительно спокойнее и все монастырское, как святые иконы, так и имущество были привезены обратно.

12 февраля 1918 года обществом деревни Каин-Илга, по распоряжению Земельного комитета Ныртинской волостной управы, было вывезено из общины до 200 пудов яровых семян овса, полбы и гречи. 19 февраля была произведена опись хлеба в зерне, лошадей, рогатого скота и сельско-хозяйственного инвентаря. 2 марта тот же Земельный комитет по требованию татарских деревень, запечатал весь хлеб, объявив, что норма оставляется только на троих: священнослужителя, заведующую общиной и казначею, а остальные должны разойтись по домам. 5 марта начали свозить хлеб, оставив в общине до 100 пудов зерна и несколько пудов муки, запечатав остальной. Нами было возбуждено ходатайство пред Мамадышским Советом крестьянских депутатов, от которого последовал приказ Ныртинскому комитету оставить норму на всех живущих в общине; в течение этого времени комитет, по требованию татарских деревень, менял постоянно свое постановление: то оставляет норму, то велит расходиться. Вся земля общины взята, оставлена только под постройками, садом и небольшими огородами. На все наши усиленные просьбы пред Советом, не оставлен выгон для скота в поле, который выгоняется нами теперь в ближайшую русскую (курсив мой. — А.Ж.) деревню. За неимением корма и выгона просили разрешение продать несколько голов скота, но разрешение дается только в том случае, что деньги от продажи целиком переходят в местный волостной Совет, также и деньги за взятую рожь и семена. И до сего времени община находится в крайне стесненном положении и угрозы со стороны соседних татар не прекращаются. Кроме того, постоянно происходят покражи: сломы замков, дверей, сведена корова и унесены рамы из двух домов, похищено 4 котла из монастырской бани и 2 из нежилых домов. Теми же татарами загоняется скот в сад, пчельник, огороды, местами растаскивается забор, вырываются яблони из сада и постоянно причиняются обиды»⁴.

Из процитированного документа видно, что православной кряшенской общине противостояла мусульманская среда, а помощь монастырю последовала со стороны русской, а значит — православной, деревни.

Настоятель другого крещено-татарского Трех-Святительского монастыря — игумен Серафим (Семенов) в своих рапортах повествовал о бесстыдном разбое, творимом в этом случае уже совместными усилиями татар и русских (так уродливо воплощались в жизнь идеи Интернационала). «1917 г. 2-го ноября, — писал игумен Серафим, — я обращался в дер. Мало-Некрасовскую к старосте Александру Ивановичу Карпову, чтобы он участвовал в защите монастыря от погрома. Между тем, он, вместо защиты, начал сам таскать из монастыря монастырское движимое имущество. Смотря на него, все крестьяне … начали таскать каждый себе»⁵. И далее приводился список украденных вещей на сумму 141376 руб. 10 коп. Так вместо помощи от русского населения в охране монастыря обитель сама пострадала от русских крестьян. Зато 16 февраля монастырь уже грабили татары из деревни Старый Арыш, убедившиеся, что русское население монастырю не поможет. При этом обитель потерпела убыток в 6 тысяч рублей. И, наконец, о солидарном грабеже с участием милиции свидетельствует рапорт престарелого игумена, составленный 1 марта 1918 года: «15 февраля сего года во вверенный мне монастырь приехали четыре человека из соседней деревни Малого Некрасова и начали класть на лошадь движимое имущество, принадлежащее монастырю и монахам, но были замечены. Трое из них убежали, одного удалось задержать вместе с лошадью. Убежавшие же товарищи съездили в татарскую деревню Старые Арыши и попросили знакомых татар ехать с ними в монастырь. Из монастыря послали за милиционерами. Это было 16 февраля утром. На призыв русских татары согласились явиться в монастырь и приехали во главе сельских старост деревень Малое Некрасово и Старый Арыш; среди них были солдаты с винтовками и ручными бомбами. Требовали освобождения задержанного, что и было исполнено; но, не удовлетворясь этим, начали громить (монастырь. — А.Ж.): таскали из келий братий, а главным образом настоятеля. Присутствовавшие три милиционера не могли противодействовать грабящим. Последние наносили побои монахам, грозили даже убийством, если они не удалятся из монастыря. Подобные наезды стали совершаться почти ежедневно; причем, высказывались угрозы, что всех их перебьют, а постройки с храмом включительно будут сожжены»⁶.

Впрочем, 20 февраля 1918 года в монастырь (по донесению о случившемся) прибыл начальник участковой милиции в сопровождении двадцати милиционеров для изъятия у русских и татарских крестьян награбленного имущества. Такое многолюдное сопровождение начальнику милиции было необходимо вследствие вооруженного сопротивления татарских крестьян. Однако частично возвращенное имущество в распоряжении монастыря находилось недолго. Уже в мае того же года Бетьковским волостным советом было отнято монастырское имущество на сумму 1090 рублей и отчуждены 22 монастырские постройки.⁷ Но этим бедствия монастыря не окончились. Осенью 1918 года последовали аресты монашествующих. Об этом повествовал рапорт монастырского казначея иеромонаха Макария, временно исполнявшего обязанности настоятеля Трех-Святительского крещено-татарского монастыря. «По старому 24 ноября месяца минувшего 1918 года, — писал о. Макарий в своем рапорте 18 февраля 1919 года, — Анатышский волостной военный комиссар товарищ Бикеев приехал с отрядом и всю братию, начиная с настоятеля монастыря игумена Серафима до младших (братий. — А.Ж.), всего одиннадцать человек, арестовали и увезли в город Лаишев, заключили в тюрьму, где сидели четыре недели, а остальных младших послушников ниже тридцати лет отпустили по домам. Через четыре недели нас, десять человек, выпустили, кроме настоятеля игумена Серафима: он сидит в той же тюрьме по сие время; не знаем, когда его освободят. С 24 числа ноября по 24-е декабря служба была прекращена. Церковных, монастырских и братских <помещений — А.Ж.> ключи (власти. — А.Ж.) себе отобрали, поставили от себя караульщиков-солдат; церковное, монастырское и братское имущество частью взято и увезено. Для рассмотрения церковных вещей пять раз съездили за ключами, а они (большевики) не дали». Далее иеромонах Макарий приводил описание церковных вещей (напрестольный серебряный крест, серебряный потир с дискосом), утвари, вина, продуктов, одежды и прочих вещей, изъятых по указанию комиссара Бикеева или просто разграбленных. Причем, грабили, не стесняясь монахов. Один тулуп взял себе помощник Бикеева в присутствии начальника Лаишевской тюрьмы. Заодно были уведены две лошади с упряжью. А заключалось сообщение иеромонаха Макария повествованием, характеризующим ту особенность, которая сопровождала эту «экспроприацию». «Еще, — пишет о. Макарий, — по какому-то случаю выстрелено из винтовки чрез окно вниз с левой стороны (в) икону, находящуюся в часовне — образ Пресвятой Богородицы Живоносный Источник, и фонарь возле церкви пробит пулей»⁸. Такому «хулиганству» светская власть придавала, конечно, «идейный» и декларативный характер. Так пулей и штыком утверждалась новая советская идеология, манифестом которой стало воинствующее безбожие.

В марте 1919 года последовал окончательный разгром Трех-Святительского монастыря. 18 марта прибыл комиссар по земельным делам и объявил, что все монашествующие отселяются в одно помещение, а монастырские строения отходят земельному комитету. Так уже весной 1919 года Трех-Святительский монастырь утратил все свои строения.

Непростым было положение и черемисских монастырей. 11 июня 1918 года за подписью иеромонаха Нифонта (Андреева), и. д. настоятеля Михаило-Архангельского монастыря, прежде занимавшего должность казначея, была составлена опись разоренного имущества засурского хутора обители, подожженного и разграбленного (разгромленного) «до невозможного положения», как писал о. Нифонт, крестьянами села Огнева Майдана и села Семьян. В 31-ом пункте указаны сараи, избы, амбары, кухни, погреба, бани и пр., что было «разломано и увезено» или «сожжено до основания». Весь ущерб оценивался в 33950 рублей. Но это в ценах 1917 года. К лету 1918 года стоимость уничтоженных построек существенно возросла⁹. 19 июня того же года иеромонах Нифонт в своем рапорте епархиальному начальству сообщал, что монастырский деревянный дом с мезонином и на каменном фундаменте, находившийся в г. Васильсурске и сдававшийся под квартиру, занят теперь «землеустроительной комиссией и лесохранительным комитетом бесплатно», а хутор при слободе Хмелевке, лес и вся пахотная земля, ржаной посев и два сада отобраны жителями Васильсурска.

9 июля 1918 года иеромонах Нифонт направил в Казанский Епархиальный Совет очередной рапорт, в котором сообщал, что «весь засурский хутор с пахотной землей, сенокосными лугами, большевики села Огнева Майдана и села Семьян у… монастыря отбили, запахали и засеяли... к сенокосным лугам прикасаться не допускают, хутор близ слободы (захватили — А.Ж.) васильсурские мещане.., монастырь остался совершенно без посева и сенокоса; два сада с урожаем яблок васильсурские крестьяне забрали в свои руки. В г. Васильсурске монастырский дом заняли комиссары, постояльцев выгнали, рыбные ловли на реке Волге на расстоянии 19 верст 100 сажень отобрали (которая в распоряжении васильевских и хмелевских рыболовов), контракт о сдаче оной ловли нарушен»¹⁰.

Об апогее разорения Михаило-Архангельской обители свидетельствует майское 1919 года сообщение все того же иеромонаха Нифонта епископу Чистопольскому Анатолию (Грисюку), временному управляющему Казанской епархией. «4 мая сего года, — писал о. Нифонт, — в монастырь прибыли из города Козьмодемьянска 8 человек вооруженных красноармейцев, которые учинили полный захват монастыря и всего достояния его. Они, запретив священнослужение в монастыре, запечатали оба монастырских храма и отобрали ключи. Всю братию монастыря выгнали из монастырских корпусов в гостиницы, находящиеся вне монастыря. Все дела монастырские и книги захватили и изорвали»¹¹. Так был уничтожен монастырский архив, а, вместе с ним и вся отчетно-финансовая документация, описи монастырского имущества, монастырские ведомости.

Другие черемисские монастыри также испытывали давление как властей, так и местного населения. Заведующий Аштавай-Нырской общиной иеромонах Пантелеимон в январе 1919 года сообщал о похищенном и изъятом монастырском имуществе за 1918 год на общую сумму, превышающую 30 тысяч рублей. 1 мая община была лишена гражданами с. Юванова всей пахотной и луговой земли. 28 августа в общину явился гражданин Аказеев из села Паратмар вместе с 13 товарищами, мобилизованными в Красную армию, и взял из церковного ящика 700 рублей, а заодно прихватил полпуда меда и ценные бумаги. 28 октября Аштавай-Нырскую общину заставили уплатить контрибуцию в размере 1500 рублей и полпуда меда. 5 ноября комитет бедноты заставил монахов уплатить расписками Госбанка 5100 рублей и наличными деньгами 1926 рублей. 14 ноября община вынуждена была заплатить контрибуцию в размере 3 тысяч рублей комитету бедноты уже другого, третьего по счету села. Т.н. «контрибуции», налагавшиеся комбедами произвольно и по собственному усмотрению (или, точнее, по собственной нужде), также составляют характерную особенность секуляризационных процессов в Советской России.

Подобные проблемы возникли и в Мироносицкой пустыни, и. д. настоятеля которой — иеромонах Варсонофий (Никитин) — в своем отчете епархиальному начальству 10(23) января 1920 года сообщал, что в распоряжении монастыря находится только один каменный древний корпус, остальные же корпуса, «рабочий дом со службами, а также гостиница и училищный корпус — отобраны Советской властью и переданы в распоряжение Земельного отдела и Отдела народного образования». В хозяйственном отношении монастырь был разорен, о чем и сообщал иеромонах Варсонофий: «Хозяйство монастыря, состоявшее из полевых, луговых и лесных угодий нарушено, скот реквизирован, пасека с пчелами отобрана и единственным пособием на существование братии за последнее время является жертва православных христиан скотом, шерстью и доход от служения молебнов пред чудотворным образом Свв. Жен-мироносиц и Владимирской Божией Матери».¹²

Из всех этих реквизиционных историй несколько нехарактерным выглядит сообщение о положении Вершино-Сумского Введенского черемисского женского монастыря. В отчете за 1919 год престарелая, 74-летняя настоятельница монастыря игуменья Смарагда (Комарова) писала: «Отношение окружающего населения доброжелательное и приток богомольцев прибавился втрое, благодаря неустанным трудам монастырского священника Александра Александровича Яхонтова, который ввел в праздничные дни беседы и проповеди, что и подняло духовное настроение населения». Впрочем, и здесь были свои проблемы. Как сообщала игуменья, «настроение сестер стало хуже в сравнение с прежними годами, что особенно проявляется в непокорности и непослушании, а еще прискорбнее всего, что проявляют дерзкие выходки, даже с угрозой на подачу жалоб в местный Совет с ложными доносами, что делалось на деле, но Совет не принимал жалобы. Эти выходки делались не всеми сестрами, но некоторыми».¹³ Таким образом, даже в женские монастыри проникал мятежный дух революционной эпохи.

В эти годы следовали не только аресты, но и расстрелы монашествующих. Так в Свияжске без суда и следствия 27 июля (ст. ст.) 1918 г. был расстрелян епископ Амвросий (Гудко), настоятель Свияжского Успенского монастыря.¹⁴ В августе того же года в Мензелинске (тогда принадлежавшем Уфимской губернии) была убита настоятельница Мензелинского Пророко-Ильинского женского монастыря игуменья Маргарита (Гунаронуло).¹⁵ 10 сентября (н. ст.) 1918 года были казнены архимандрит Сергий (Зайцев), настоятель Успенского Зилантова монастыря в Казани, а вместе с ним еще 9 монахов и послушников этой обители.¹⁶ Настоятельница Чистопольского Успенского женского монастыря игумения Антония (Козлова), арестованная в 1919 году, была умучена в тюрьме. Таким образом, становится очевидным, что в Советской России секуляризация сопровождалась репрессиями.

До сих пор Русская Православная Церковь не может оправиться от последствий секуляризации в XX веке. В 1965 году насчитывалось всего 15 монастырей (вместе с украинскими), к концу 1988 года их было уже 22, к декабрю 1998 года — 478. Напомним, что в 1917 году в России насчитывалось 1257 монастырей.

Александр Владиирович ЖУРАВСКИЙ,
кандидат исторических наук,
проректор по учебной части КазДС,

Примечания