Объективация религиозности писателя в художественно-словесной структуре (А. П. Чехов. «В овраге»)

Чехов дебютировал в толстом журнале повестью «Степь». Многие критики, выступившие со статьями о повести, отметили, что произведениям Чехова не хватает «общей идеи», «философии», «протестующего» элемента, определенности в мировоззрении и выборе современного политического направления.

В письмах Чехов не раз говорит о своем кредо — «святая святых».

«Я боюсь тех, кто между строк ищет тенденции и кто хочет видеть меня непременно либералом или консерватором. Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индиферентист. Я хотел бы быть свободным художником и — только, и жалею, что Бог не дал мне силы, чтобы быть им… Моя святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались»¹.

Как видим, «святая святых» раннего Чехова — общегуманистическая мировоззренческая установка.

Наиболее интересное — плодотворное для понимания творчества и личности Чехова — решение проблемы религиозности писателя, на мой взгляд, дал Борис Зайцев, через всю книгу о Чехове пронося мысль о неверии (в христианском смысле) Чехова, но в то же время — о тоске Чехова по вере, по Божественному, что проявлялось в его творчестве порой неосознанно, против воли автора.

««Простой веры» не было у самого Чехова, и по ней он (бессознательно) тосковал. Но «как должно служить Ему» — это сидело в нем прочно. Обратно тому, что о нем думали в 80-х годах, в Чехове не было равнодушия и безыдейности. Его действительный и живой Бог, живая идея — человеколюбие. Над этим он не подымался. Мистика христианства, трансцендентное в нем не для него. Природно в Чехове, совсем «Чехов» — это соединение Второй заповеди с добрым Самарянином. «Возлюби ближнего твоего» и действительно ему отдайся — вполне Чехов этой полосы»².

Действительно, незадолго до смерти Чехов все чаще обращался к духовной проблематике (повесть «В овраге», рассказы «На святках», «Архиерей»). Однако начало чеховской галереи людей святой жизни и простой веры — в повести «Степь». Один из центральных персонажей повести — о. Христофор.

В одном из писем Чехов называет его «глупеньким». Борис Зайцев в книге о Чехове спорит с автором:

«Художник Чехов написал отца Христофора первостепенно. Доктор Чехов в письме называет его: «глупенький отец Христофор». Вот это именно и значит не понимать, что сам написал. Отец Христофор не только не «глупенький», а умней многих считающих себя умными: он мудрый»³.

О. Христофор наставляет мальчика Егорушку:

«Ты только учись да благодати набирайся, а уж Бог укажет, кем тебе быть. Доктором ли, судьей ли, инженером ли…» (7, 98)⁴.

Подобные слова входят в сознание читателя навеки, как и пушкинское, из «Капитанской дочки»: «Береги платье снову, а честь смолоду».

Чехов не провозглашает открыто своих идей, не вмешивается в повествование, в его эстетической установке — писать в «тоне и духе» героя. И эта верность герою, верность действительности оказывается тем содержательнее, чем глубже и духовней воссоздаваемый характер.

В качестве примера чеховского видения и изображения народной жизни и авторской позиции, заключающейся в отстаивании правды тех, кто страдает, возьмем повесть «В овраге».

В одной деревне — в одном овраге — в одном доме оказываются люди внешне торжествующие, злые, себялюбивые, и люди милостивые, страдающие, но правые в своем смирении, принятии тягот земных.

С одной стороны — деревенский лавочник Григорий Петрович Цыбукин, его сын — сыщик Анисим, отправленный на каторгу за изготовление фальшивых денег, невестка Цыбукина Аксинья, жена второго сына, слабого здоровьем и глухого Степана. С другой — жена Анисима Липа, ее мать Лукерья, подрядчик-плотник Елизаров.

1. Овражья жизнь

Начало повести: «Село Уклеево лежало в овраге, так что с шоссе и со станции железной дороги видны были только колокольня и трубы ситценабивной фабрики» (10, 144), — и далее отмечается, что в селе лихорадка, топкая грязь, заражение местности тремя фабриками.

Жизнь семьи Цыбукина разворачивается перед читателем постепенно. Сначала вроде бы отстраненно («объективно») повествуется о главных персонажах. Григорий торгует в лавке всем, что дает доход. Аксинья — «красивая, стройная женщина» — также вся в хозяйственных делах. С появлением в доме Варвары Николаевны — «во двор, чего раньше никогда не было, стали заходить нищие, странники, богомольцы», она всем помогает, «обжившись, стала потаскивать и из лавки. Раз глухой (муж Аксиньи Степан. — И. К.) видел, как она унесла две осьмушки чаю, и это его смутило.

— Тут мамаша взяла две осьмушки чаю, — сообщил он потом отцу. — Куда это записать?

Старик ничего не ответил, а постоял, подумал, шевеля бровями, и пошел наверх к жене.

— Варварушка, ежели тебе, матушка, — сказал он ласково, — надобится что в лавке, то ты бери. Бери себе на здоровье, не сомневайся.

И на другой день глухой, пробегая через двор, крикнул ей:

— Вы, мамаша, ежели что нужно, — берите!» (10, 146).

Так на первых страницах повести персонажи изображаются обыкновенными людьми, не лишенными корысти, но и понимания и уважения друг к другу.

Наконец, дается окончательная характеристика Цыбукиных.

«Раз шесть в день в доме пили чай; раза четыре садились за стол есть. А вечером считали выручку и записывали, потом спали крепко» (10, 147).

Постепенно автор погружает читателя в суть отношений Цыбукиных с миром, и оказывается, что все строится на стремлении к богатству, на ограблении и обиде, на кичливости своим достатком и мрачном, глухом невежестве.

В доме Цыбукина все более утверждается Аксинья, прямо называемая автором животным и сравниваемая то с кошкой, то со змеей.

Разгневанная тем, что старик Цыбукин «отписал» Липе и внуку землю, Аксинья обливает кипятком маленького Никифора.

Аксинья ни перед чем не останавливается: «буду сама себе купчиха». Она выгоняет из дому Липу, живет от мужа «свободной» жизнью, «выгнала свекра из собственного дома» (по словам сторожа Якова).

Варвара Николаевна, на первый взгляд, отличается от Григория Цыбукина и тем более Аксиньи. Она — верующий человек, творит милостыню, но отведенное ей место в мире Цыбукиных — «предохранительный клапан» — сразу определено.

Не случайно самые резкие характеристики цыбукинского жизнеустройства соотносятся именно с этим персонажем.

Грабительская сущность торговли и всей жизни Цыбукина: «В том, что она (Варвара Николаевна. — И. К.) подавала милостыню, было что-то новое, что-то веселое и легкое, как в лампадках и красных цветочках. Когда в заговенье или в престольный праздник, который продолжался три дня, сбывали мужикам протухлую солонину с таким тяжелым запахом, что трудно было стоять около бочки, и принимали от пьяных в заклад косы, шапки, женины платки, когда в грязи валялись фабричные, одурманенные плохой водкой, и грех, казалось, сгустившись, уже туманом стоял в воздухе, тогда становилось как-то легче при мысли, что там, в доме, есть тихая, опрятная женщина, которой нет дела ни до солонины, ни до водки; милостыня ее действовала в эти тягостные, туманные дни, как предохранительный клапан в машине» (10, 146).

В повести отмечается бесплодность милосердия Варвары, слитность ее с цыбукинским миром.

Цыбукин и другие богачи «оврага» не только обманывают, обворовывают людей, но и обижают их. Несколько раз в повести встречается это слово — «обида». Обида возникает там, где одни — всесильны, другие — беззащитны.

Цыбукин расплачивается с портнихами «товарами из своей лавки»: «и они ушли от него грустные, держа в руках узелки со стеариновыми свечами и сардинами, которые были им совсем не нужны, и, выйдя из села в поле, сели на бугорок и стали плакать» (10, 151).

«Волостной старшина и волостной писарь, служившие вместе уже четырнадцать лет и за все время не подписавшие ни одной бумаги, не отпустившие из волостного правления ни одного человека без того, чтобы не обмануть и не обидеть…» (10, 154-155).

В таких описаниях и оценках Чехов часто отступает от правила «в тоне и духе героя» — и тогда звучит в повествовании голос автора, в котором главные слова — «правда» и «неправда». После «обидеть» (предыдущая цитата) следует: «…сидели теперь рядом, оба толстые, сытые, и казалось, что они уже до такой степени пропитаны неправдой, что даже кожа на лице у них была какая-то особенная, мошенническая» (10, 155).

Обидеть слабого, беззащитного — особый грех. Именно слабыми и беззащитными существами — Липой, убитым младенцем Никифором, Лукерьей — проверяются богачи овражьей жизни.

2. Жизнь страдающих, страждущих и побеждающих

Кроме овражьей жизни есть и другая — «верхняя», в которой утверждаются основные смыслы и ценности человеческой жизни: вера, трудолюбие, красота природы, простая человеческая радость.

Особое место в повести занимает образ подрядчика-плотника Елизарова (прозвище — Костыль). Он — выразитель активного народного мировосприятия, в котором вера согласуется с природным жизнелюбием, человеколюбием, трудолюбием, жизненной мудростью, в то же время — способностью к улыбке, шутке.

На свадьбе он благословляет молодых — Анисима и Липу — именем Царицы Небесной.

«— Анисим и ты, деточка, любите друг дружку, живите по-божески, деточки, и Царица Небесная вас не оставит» (10, 154).

«…и тотчас же вдруг захохотал и продолжал громко, басом: — Хо-хо-хо! И эта хороша у тебя невестка! Все, значит, в ней на месте, все гладенько, не громыхнет, вся механика в исправности, винтов много» (10, 154).

«Деточки», «Топорики мои любезные» — обычные обращения Елизарова к людям.

Один из центральных эпизодов повести — возвращение Елизарова, Липы и Прасковьи с богомолья, из соседнего села, в котором был престольный праздник — иконы Казанской Божьей Матери, особо чтимой русским православным народом.

Липа рассказывает о делах в семье Цыбукина, Костыль — о делах богача Костюкова, у которого он работает. Перед селом они присаживаются, чтобы Липе и Прасковье обуться.

Здесь автор приостанавливает повествование и словесно живописует картину природы, радости и заботы простого трудового люда. Оказывается, и Уклеево может быть красиво, и люди чувствовать красоту «трудового» поля, даже корова может радоваться, что ее не продали, и мальчик, изнемогший от жары, но наслаждающийся игрой на игрушечной трубе.

Плотник Елизаров рассказывает Липе о своем разговоре с купцом Костюковым, и в этом рассказе выражается чувство собственного достоинства, широта видения жизни, нравственные оценки глубоко и искренне верующего человека.

Костюков называет Елизарова и фабричных жуликами, Елизаров «комментирует»: «Я смолчал. Мы на этом свете жулики, думаю, а вы на том свете будете жулики» (10, 162).

Костюков: «я купец первой гильдии», — и говорит о том, что Елизаров — всего-навсего плотник, ему надо было бы молча стерпеть ругань хозяина. Но Елизаров не молчит: «Вы, говорю, купец первой гильдии, а я плотник, это правда. И святой Иосиф, говорю, был плотник. Дело наше праведное, богоугодное, а ежели, говорю, вам угодно быть старше, то сделайте милость, Василий Данилыч. А потом этого, после, значит, разговора, я и думаю: кто же старше? Купец первой гильдии или плотник? Стало быть, плотник, деточки!

Костыль подумал и добавил:

— Оно так, деточки. Кто трудится, кто терпит, тот и старше» (10, 163).

Оценка жизни, заданная Костылем, настолько важна для автора, что он далее, хотя по своему поэтическому «обычаю» и прячась за персонажами: «примерещилось на минуту», — все-таки говорит от себя:

«…Липе и ее матери, которые родились нищими и готовы были прожить так до конца, отдавая все, кроме своих испуганных, кротких душ, — быть может, им примерещилось на минуту, что в этом громадном, таинственном мире, в числе бесконечного ряда жизней и они сила, и они старше кого-то; им было хорошо сидеть здесь наверху, они счастливо улыбались и забыли о том, что возвращаться вниз все-таки надо» (10, 163).

В облике Липы отмечается ее слабость, непосредственность, доверчивость. Обидеть ее — все равно что обидеть ребенка.

«Она была худенькая, слабая, бледная, с тонкими, нежными чертами, смуглая от работы на воздухе; грустная, робкая улыбка не сходила у нее с лица, и глаза смотрели по-детски — доверчиво и с любопытством» (10, 149).

Лучше всего характеризует Липу ее отношение к сыну. При описании материнства Липы автор не случайно упоминает плотника Елизарова, выстраивает сцены так, что четыре человека: Липа, маленький Никифор, Елизаров и Прасковья — составляют одно духовное целое.

«А Липа все играла со своим ребенком, который родился у нее перед постом. Это был маленький ребеночек, тощенький, жаленький, и было странно, что он кричит, смотрит и что его считают человеком и даже называют Никифором. Он лежал в люльке, а Липа отходила к двери и говорила, кланяясь:

— Здравствуйте, Никифор Анисимыч!

И бежала к нему опрометью, и целовала. Потом отходила к двери, кланялась и опять:

— Здравствуйте, Никифор Анисимыч!

А он задирал свои красные ножки, и плач у него мешался со смехом, как у плотника Елизарова» (10, 167).

3. Правда страдающих, ее изображение и защита

Как бы ни отстранялся автор от оценок, от тенденциозности, как бы ни избегал «навязывать» свою волю читателю, все-таки его позиция в повествовании всегда присутствует, и главное в ней — изображение и защита правды страдающих, смиренных, тех, кто способен простить.

Повесть заканчивается описанием светлого вечера, возвращением «баб и девок» с работы, песней Липы:

«Впереди всех шла Липа и пела тонким голосом, и заливалась, глядя вверх на небо, точно торжествуя и восхищаясь, что день, слава Богу, кончился и можно отдохнуть» (10, 180).

В начале и в финале повести особенно громко звучит мотив милостыни, истинного — глубокого — милосердия. Цыбукин в начале повествования прячется за показной, «по привычке», милостыней Варвары Николаевны, сам же ненавидя, презирая бедных, обманывая и обижая их.

Но, в конце концов, от самых бедных, от людей поденного труда — Липы и ее матери — он получает милостыню.

«Липа достала из узелка у матери кусок пирога с кашей и подала ему. Он взял и стал есть.

Солнце уже совсем зашло; блеск его погас и вверху на дороге. Становилось темно и прохладно. Липа и Прасковья пошли дальше и долго потом крестились» (10, 180). Крестились после встречи с Григорием Цыбукиным, вероятно, молясь о нем.

Тема милости, милосердия — одна из основных в повести, определяющая пафос всего повествования. Терпение и милосердие — вот правда страдающих, и в защиту этой правды выступил Чехов.

Так вся оценочная, нравственно мотивационная структура повести определяется заповедями Иисуса Христа:

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят…

Игорь Петрович КАРПОВ,
доктор филологических наук,
профессор МарГПИ

Примечания